Неточные совпадения
Горница была большая, с голландскою печью и перегородкой. Под образами стоял раскрашенный узорами
стол, лавка и два стула. У входа был шкафчик с посудой. Ставни были закрыты, мух было мало, и так чисто, что Левин позаботился о том, чтобы Ласка, бежавшая дорогой и купавшаяся в лужах, не натоптала пол, и указал ей место в
углу у двери. Оглядев горницу, Левин вышел на задний двор. Благовидная молодайка в калошках, качая пустыми ведрами на коромысле, сбежала впереди его зa водой к колодцу.
Я взошел в хату: две лавки и
стол, да огромный сундук возле печи составляли всю ее мебель. На стене ни одного образа — дурной знак! В разбитое стекло врывался морской ветер. Я вытащил из чемодана восковой огарок и, засветив его, стал раскладывать вещи, поставив в
угол шашку и ружье, пистолеты положил на
стол, разостлал бурку на лавке, казак свою на другой; через десять минут он захрапел, но я не мог заснуть: передо мной во мраке все вертелся мальчик с белыми глазами.
— Она за этой дверью; только я сам нынче напрасно хотел ее видеть: сидит в
углу, закутавшись в покрывало, не говорит и не смотрит: пуглива, как дикая серна. Я нанял нашу духанщицу: она знает по-татарски, будет ходить за нею и приучит ее к мысли, что она моя, потому что она никому не будет принадлежать, кроме меня, — прибавил он, ударив кулаком по
столу. Я и в этом согласился… Что прикажете делать? Есть люди, с которыми непременно должно соглашаться.
В это время один офицер, сидевший в
углу комнаты, встал и, медленно подойдя к
столу, окинул всех спокойным и торжественным взглядом. Он был родом серб, как видно было из его имени.
Чиновники на это ничего не отвечали, один из них только тыкнул пальцем в
угол комнаты, где сидел за
столом какой-то старик, перемечавший какие-то бумаги. Чичиков и Манилов прошли промеж
столами прямо к нему. Старик занимался очень внимательно.
В
углу комнаты была навалена на полу куча того, что погрубее и что недостойно лежать на
столах.
Но прежде необходимо знать, что в этой комнате было три
стола: один письменный — перед диваном, другой ломберный — между окнами у стены, третий угольный — в
углу, между дверью в спальню и дверью в необитаемый зал с инвалидною мебелью.
Огонь потух; едва золою
Подернут
уголь золотой;
Едва заметною струею
Виется пар, и теплотой
Камин чуть дышит. Дым из трубок
В трубу уходит. Светлый кубок
Еще шипит среди
стола.
Вечерняя находит мгла…
(Люблю я дружеские враки
И дружеский бокал вина
Порою той, что названа
Пора меж волка и собаки,
А почему, не вижу я.)
Теперь беседуют друзья...
Посредине комнаты, на
столе, стоял гроб, вокруг него нагоревшие свечи в высоких серебряных подсвечниках; в дальнем
углу сидел дьячок и тихим однообразным голосом читал псалтырь.
Берестовые скамьи вокруг всей комнаты; огромный
стол под образами в парадном
углу; широкая печь с запечьями, уступами и выступами, покрытая цветными пестрыми изразцами, — все это было очень знакомо нашим двум молодцам, приходившим каждый год домой на каникулярное время; приходившим потому, что у них не было еще коней, и потому, что не в обычае было позволять школярам ездить верхом.
— Да-да-да! Не беспокойтесь! Время терпит, время терпит-с, — бормотал Порфирий Петрович, похаживая взад и вперед около
стола, но как-то без всякой цели, как бы кидаясь то к окну, то к бюро, то опять к
столу, то избегая подозрительного взгляда Раскольникова, то вдруг сам останавливаясь на месте и глядя на него прямо в упор. Чрезвычайно странною казалась при этом его маленькая, толстенькая и круглая фигурка, как будто мячик, катавшийся в разные стороны и тотчас отскакивавший от всех стен и
углов.
Кабинет его была комната ни большая, ни маленькая; стояли в ней: большой письменный
стол перед диваном, обитым клеенкой, бюро, шкаф в
углу и несколько стульев — всё казенной мебели, из желтого отполированного дерева.
У самого К—ного переулка, на
углу, мещанин и баба, жена его, торговали с двух
столов товаром: нитками, тесемками, платками ситцевыми и т. п.
«Для кого же после этого делались все приготовления?» Даже детей, чтобы выгадать место, посадили не за
стол, и без того занявший всю комнату, а накрыли им в заднем
углу на сундуке, причем обоих маленьких усадили на скамейку, а Полечка, как большая, должна была за ними присматривать, кормить их и утирать им, «как благородным детям», носики.
Авдотья Романовна то садилась к
столу и внимательно вслушивалась, то вставала опять и начинала ходить, по обыкновению своему, из
угла в
угол, скрестив руки, сжав губы, изредка делая свой вопрос, не прерывая ходьбы, задумываясь.
Мебель соответствовала помещению: было три старых стула, не совсем исправных, крашеный
стол в
углу, на котором лежало несколько тетрадей и книг; уже по тому одному, как они были запылены, видно было, что до них давно уже не касалась ничья рука; и, наконец, неуклюжая большая софа, занимавшая чуть не всю стену и половину ширины всей комнаты, когда-то обитая ситцем, но теперь в лохмотьях, и служившая постелью Раскольникову.
Она освещена была двумя сальными свечами, а стены оклеены были золотою бумагою; впрочем, лавки,
стол, рукомойник на веревочке, полотенце на гвозде, ухват в
углу и широкий шесток, [Шесток — площадка в передней части русской печи.] уставленный горшками, — все было как в обыкновенной избе.
Толстоногий
стол, заваленный почерневшими от старинной пыли, словно прокопченными бумагами, занимал весь промежуток между двумя окнами; по стенам висели турецкие ружья, нагайки, сабля, две ландкарты, какие-то анатомические рисунки, портрет Гуфеланда, [Гуфеланд Христофор (1762–1836) — немецкий врач, автор широко в свое время популярной книги «Искусство продления человеческой жизни».] вензель из волос в черной рамке и диплом под стеклом; кожаный, кое-где продавленный и разорванный, диван помещался между двумя громадными шкафами из карельской березы; на полках в беспорядке теснились книги, коробочки, птичьи чучелы, банки, пузырьки; в одном
углу стояла сломанная электрическая машина.
В большой комнате на крашеном полу крестообразно лежали темные ковровые дорожки, стояли кривоногие старинные стулья, два таких же
стола; на одном из них бронзовый медведь держал в лапах стержень лампы; на другом возвышался черный музыкальный ящик; около стены, у двери, прижалась фисгармония, в
углу — пестрая печь кузнецовских изразцов, рядом с печью — белые двери...
В кухне — кисленький запах газа, на плите, в большом чайнике, шумно кипит вода, на белых кафельных стенах солидно сияет медь кастрюль, в
углу, среди засушенных цветов, прячется ярко раскрашенная статуэтка мадонны с младенцем. Макаров сел за
стол и, облокотясь, сжал голову свою ладонями, Иноков, наливая в стаканы вино, вполголоса говорит...
В пустоватой комнате голоса звучали неестественно громко и сердито, люди сидели вокруг
стола, но разобщенно, разбитые на группки по два, по три человека. На
столе в облаке пара большой самовар, слышен запах
углей, чай порывисто, угловато разливает черноволосая женщина с большим жестким лицом, и кажется, что это от нее исходит запах углекислого газа.
— Вам вредно волноваться так, — сказал Самгин, насильно усмехаясь, и ушел в сад, в
угол, затененный кирпичной, слепой стеной соседнего дома. Там, у
стола, врытого в землю, возвышалось полукруглое сиденье, покрытое дерном, — весь
угол сада был сыроват, печален, темен. Раскуривая папиросу, Самгин увидал, что руки его дрожат.
Блестели золотые, серебряные венчики на иконах и опаловые слезы жемчуга риз. У стены — старинная кровать карельской березы, украшенная бронзой, такие же четыре стула стояли посреди комнаты вокруг
стола. Около двери, в темноватом
углу, — большой шкаф, с полок его, сквозь стекло, Самгин видел ковши, братины, бокалы и черные кирпичи книг, переплетенных в кожу. Во всем этом было нечто внушительное.
За церковью, в
углу небольшой площади, над крыльцом одноэтажного дома, изогнулась желто-зеленая вывеска: «Ресторан Пекин». Он зашел в маленькую, теплую комнату, сел у двери, в
угол, под огромным старым фикусом; зеркало показывало ему семерых людей, — они сидели за двумя
столами у буфета, и до него донеслись слова...
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным
столом, отец и мать будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей на плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали в зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами. На скрещении улиц стоял каменный полицейский, провожая седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил с
угла на
угол.
Снимая пальто, Самгин отметил, что кровать стоит так же в
углу, у двери, как стояла там, на почтовой станции. Вместо лоскутного одеяла она покрыта клетчатым пледом. За кроватью, в ногах ее, карточный
стол с кривыми ножками, на нем — лампа, груда книг, а над ним — репродукция с Христа Габриеля Макса.
Пошли в
угол террасы; там за трельяжем цветов, под лавровым деревом сидел у
стола большой, грузный человек. Близорукость Самгина позволила ему узнать Бердникова, только когда он подошел вплоть к толстяку. Сидел Бердников, положив локти на
стол и высунув голову вперед, насколько это позволяла толстая шея. В этой позе он очень напоминал жабу. Самгину показалось, что птичьи глазки Бердникова блестят испытующе, точно спрашивая...
Климу хотелось уйти, но он находил, что было бы неловко оставить дядю. Он сидел в
углу у печки, наблюдая, как жена писателя ходит вокруг
стола, расставляя бесшумно чайную посуду и посматривая на гостя испуганными глазами. Она даже вздрогнула, когда дядя Яков сказал...
Самгин снял шляпу, поправил очки, оглянулся: у окна, раскаленного солнцем, — широкий кожаный диван, пред ним, на полу, — старая, истоптанная шкура белого медведя, в
углу — шкаф для платья с зеркалом во всю величину двери; у стены — два кожаных кресла и маленький, круглый
стол, а на нем графин воды, стакан.
Самгин толкнул дверь маленького ресторана. Свободный
стол нашли в
углу у двери в комнату, где щелкали шары биллиарда.
У
стола командовал писатель Катин. Он — не постарел, только на висках явились седенькие язычки волос и на упругих щечках узоры красных жилок. Он мячиком катался из
угла в
угол, ловил людей, тащил их к водке и оживленно, тенорком, подшучивал над редактором...
Комната наполнилась шумом отодвигаемых стульев, в
углу вспыхнул огонек спички, осветив кисть руки с длинными пальцами, испуганной курицей заклохтала какая-то барышня, — Самгину было приятно смятение, вызванное его словами. Когда он не спеша, готовясь рассказать страшное, обошел сад и двор, — из флигеля шумно выбегали ученики Спивак; она, стоя у
стола, звенела абажуром, зажигая лампу, за
столом сидел старик Радеев, барабаня пальцами, покачивая головой.
Освещая
стол, лампа оставляла комнату в сумраке, наполненном дымом табака; у стены, вытянув и неестественно перекрутив длинные ноги, сидел Поярков, он, как всегда, низко нагнулся, глядя в пол, рядом — Алексей Гогин и человек в поддевке и смазных сапогах, похожий на извозчика; вспыхнувшая в
углу спичка осветила курчавую бороду Дунаева. Клим сосчитал головы, — семнадцать.
Его не слушали. Рассеянные по комнате люди, выходя из сумрака, из
углов, постепенно и как бы против воли своей, сдвигались к
столу. Бритоголовый встал на ноги и оказался длинным, плоским и по фигуре похожим на Дьякона. Теперь Самгин видел его лицо, — лицо человека, как бы только что переболевшего какой-то тяжелой, иссушающей болезнью, собранное из мелких костей, обтянутое старчески желтой кожей; в темных глазницах сверкали маленькие, узкие глаза.
Клим сел против него на широкие нары, грубо сбитые из четырех досок; в
углу нар лежала груда рухляди, чья-то постель. Большой
стол пред нарами испускал одуряющий запах протухшего жира. За деревянной переборкой, некрашеной и щелявой, светился огонь, там кто-то покашливал, шуршал бумагой. Усатая женщина зажгла жестяную лампу, поставила ее на
стол и, посмотрев на Клима, сказала дьякону...
В
углу, откуда он пришел, сидел за
столом такой же кругленький, как Тагильский, но пожилой, плешивый и очень пьяный бородатый человек с большим животом, с длинными ногами. Самгин поторопился уйти, отказавшись от предложения Тагильского «разделить компанию».
В
углу комнаты — за
столом — сидят двое: известный профессор с фамилией, похожей на греческую, — лекции его Самгин слушал, но трудную фамилию вспомнить не мог; рядом с ним длинный, сухолицый человек с баками, похожий на англичанина, из тех, какими изображают англичан карикатуристы. Держась одной рукой за
стол, а другой за пуговицу пиджака, стоит небольшой растрепанный человечек и, покашливая, жидким голосом говорит...
Взрослые пили чай среди комнаты, за круглым
столом, под лампой с белым абажуром, придуманным Самгиным: абажур отражал свет не вниз, на
стол, а в потолок; от этого по комнате разливался скучный полумрак, а в трех
углах ее было темно, почти как ночью.
В буфете, занятом офицерами, маленький старичок-официант, бритый, с лицом католического монаха, нашел Самгину место в
углу за
столом, прикрытым лавровым деревом, две трети
стола были заняты колонками тарелок, на свободном пространстве поставил прибор; делая это, он сказал, что поезд в Ригу опаздывает и неизвестно, когда придет, станция загромождена эшелонами сибирских солдат, спешно отправляемых на фронт, задержали два санитарных поезда в Петроград.
В светлом, о двух окнах, кабинете было по-домашнему уютно, стоял запах хорошего табака; на подоконниках — горшки неестественно окрашенных бегоний, между окнами висел в золоченой раме желто-зеленый пейзаж, из тех, которые прозваны «яичницей с луком»: сосны на песчаном обрыве над мутно-зеленой рекою. Ротмистр Попов сидел в
углу за
столом, поставленным наискось от окна, курил папиросу, вставленную в пенковый мундштук, на мундштуке — палец лайковой перчатки.
Затем явилось тянущее, как боль, отвращение к окружающему, к этим стенам в пестрых квадратах картин, к черным стеклам окон, прорубленных во тьму, к
столу, от которого поднимался отравляющий запах распаренного чая и древесного
угля.
Стараясь удержать на лицах выражение задумчивости и скорби, все шли в
угол, к
столу; там соблазнительно блестели бутылки разноцветных водок, вызывающе распластались тарелки с закусками. Важный актер, вздыхая, сознавался...
— Да ведь проповедуют это бездомные, — сказал сидевший в конце
стола светловолосый человек, как бы прижатый
углом его к стене под тяжелую раму какой-то темной картины.
В жизнь Самгина бесшумно вошел Миша. Он оказался исполнительным лакеем, бумаги переписывал не быстро, но четко, без ошибок, был молчалив и смотрел в лицо Самгина красивыми глазами девушки покорно, даже как будто с обожанием. Чистенький, гладко причесанный, он сидел за маленьким
столом в
углу приемной, у окна во двор, и, приподняв правое плечо, засевал бумагу аккуратными, круглыми буквами. Попросил разрешения читать книги и, получив его, тихо сказал...
Откуда-то из
угла бесшумно явился старичок, которого Самгин изредка встречал у Елены, но почему-то нетвердо помнил его фамилию: Лосев, Бросов, Барсов? Постучав набалдашником палки по
столу, старичок обратил внимание на себя и поучительно сказал...
Но их было десятка два, пятеро играли в карты, сидя за большим рабочим
столом, человек семь окружали игроков, две растрепанных головы торчали на краю приземистой печи, невидимый, в
углу, тихонько, тенорком напевал заунывную песню, ему подыгрывала гармоника, на ларе для теста лежал, закинув руки под затылок, большой кудрявый человек, подсвистывая песне.
Вот из-за
стола встали люди, окружили, задергали его и, поталкивая куда-то в
угол, сделали невидимым.
В пекарне началось оживление, кудрявый Алеша и остролицый, худенький подросток Фома налаживали в приямке два самовара, выгребали
угли из печи, в
углу гремели эмалированные кружки, лысый старик резал каравай хлеба равновесными ломтями, вытирали
стол, двигали скамейки, по асфальту пола звучно шлепали босые подошвы, с печки слезли два человека в розовых рубахах, без поясов, одинаково растрепанные, одновременно и как будто одними и теми же движениями надели сапоги, полушубки и — ушли в дверь на двор.
Остановилась, прищурясь, посмотрела в
угол, потом, подойдя к
столу, хлебнула вина, погладила щеки.
Посмотря вслед ему, Клим прошел в буфет, сел в
угол, к
столу.